На фоне состоявшейся дискуссии кажется, что то, о чём я собираюсь сказать, может быть отнесено к жанру правовой фантастики. Конечно, это не значит, что у меня иные и не соответствующие действительности позиции. Но есть другой подход к вопросу — осмелюсь его предложить. Практикующие юристы понимают и профессионально осваивают определённый правовой инструментарий для защиты права, Конституции, самой судебной власти, правосудия, которое обеспечивает права и свободы каждого. Юристы, несмотря ни на что, исходят из повседневной и одновременно уникальной ситуации, когда в любых обстоятельствах сохраняется возможность обращаться в Конституционный Суд и другие суды, чтобы — в силу самого сущностного характера их деятельности — воспользоваться эффективными средствами судебной защиты.

Особенность нашей ситуации заключается в том, что «размыты» возможности защиты и Конституции, и судебной власти, и тем более тех прав и свобод, обеспечению которых посвящается подавляющая часть нормативных текстов, касающихся деятельности судов и судей. Для них нет достаточных гарантий. Но здесь моя позиция звучит двойственно: всё-таки они есть, заявлены, и им можно помочь сохраниться, например благодаря конституционным нормам неизменяемых глав Конституции. Как бы ни была плоха практика их применения, нельзя ничего — ей в угоду — выбросить из теории и из институтов.

Хочу привести одно удивившее меня высказывание древнегреческого философа Аристотеля: «Добро — это право, но право не в силу закона, а в качестве исправления закона». Это указывает на ценность инструментария, который помогает выявлению и реализации того, что является подлинным правом. Из этого высказывания Аристотеля следует, как давно и подозревалось, и утверждалось: право не в законе, несмотря на все мажоритарные преимущества законодательных механизмов и на все призывы к демократии, плюрализму и прочему, что совершенно необходимо, но не является достаточным для того, чтобы достигнуть правового эффекта. Право существует не в законах, оно существует в объективной действительности. Этим правом, существующим в объективной действительности, пользуется, выявляя его и ретранслируя, Конституционный Суд. Приведу некоторые примеры, кажется, всем известные, но только для того, чтобы подчеркнуть эту ситуацию.

Право как объективное явление складывается из многих моментов. Если посмотреть на решение этого вопроса в международном праве, совершенно вне связи с принудительной реализацией правовых установок, то в нём признаются источником права доктрина, судебная практика, договор, обычай — всё это равнозначные с точки зрения применимости источники права. Анализ деятельности Конституционного Суда, если честно признать, показывает, что Конституционный Суд также обращается ко всем этим источникам права, поэтому в тех моментах, в которых решение и мотивация Конституционного Суда могут удовлетворять своей обоснованностью, соответственно, обнаруживается влияние такого более широкого подхода.

Представляется, что у Конституционного Суда, независимо от того, что он нормативно и практически эволюционировал, в общем суммарном итоге немало достижений в области влияния на развитие правовой системы России. И, думаю, никто не станет это отрицать, если посмотреть на конкретные примеры. Конституционный Суд оказался наиболее быстрым ретранслятором в нашу правовую систему именно того, что представляет собой объективное право на разных уровнях, прежде всего на уровне догмы и правовых аксиом. Потому что «старая лошадка» законодательствования, на которую время надевает новую уздечку конституционного правосудия, брыкается и сама по себе, без специального инструментария, долго, а, может быть, и никогда не стала бы транслировать нашей правовой системе важные постулаты — общие принципы права, правовые аксиомы или доктрины.

Алгоритмы и логика законодательствования диктуют необходимость аналогичных целевых и инструментальных подходов к осуществлению судебной проверки результатов этой деятельности. Именно поэтому конституционное правосудие, существующее в государствах с разной правовой системой, развивается как явление наднациональное. И его миссия облегчает также понимание и реализацию объективного права.


Давайте посмотрим на судебную практику: обращается ли она при разрешении конкретного дела к интерпретации не нуждающихся в доказательствах правовых аксиом, если их соблюдения закон не требует? Сейчас многие формулы, содержащие общие принципы права, уже закреплены на конституционном уровне, и суды могли бы и должны обращаться к этим правовым аксиомам. Ведь никто не станет сомневаться в том, что общий запрет быть дважды судимым за одно и то же не требует подтверждения в каждом деле. Но и невозможно надеяться, что суд откажет в применении административной преюдиции по уголовному делу, тем более что закон на ней настаивает. Ещё труднее в ординарных судах, например, с признанием компетенции суда по самостоятельному выявлению при рассмотрении дела применимого права, что связано с простой правовой аксиомой «право знает суд». Можно уверенно утверждать, что в суде использование такого посыла исключено. Эта латинская формула лежит в основе судебной проверки и доказательств, и применимого права. Но суды не анализируют её смысл, отказываясь во многих случаях от своих исключительных полномочий, предусмотренных конституционной нормой статьи 120.

Содержательная суть права, в частности выраженного и признаваемого не только через букву конституционных норм, но и через правовые аксиомы, на основе доктринально обобщаемых судебных практик, раскрывается в позициях Конституционного Суда. И такое расширение понимания права, плохо ли, хорошо ли, но доходит до судов (конечно, не в ситуации избирательной процедуры и дистанционного электронного голосования на фоне имеющихся других целей толкования этого регулирования).

Можно привести пример весьма ценной для правосудия правовой аксиомы, формулировка которой принадлежит самому Конституционному Суду: «Акт правосудия не может считаться таковым, если он не отвечает требованиям справедливости и отсутствуют процессуальные средства исправления допущенной судебной ошибки». На базе этой максимы произошла реформа стадий пересмотра судебных актов во всех видах судопроизводства. Другие правовые системы, ориентируясь на положение Протокола № 7 к Европейской Конвенции по правам человека, давно конструировали процедуры возобновления дела по вновь открывшимся обстоятельствам в связи с обнаружением судебной ошибки, отменой ранее действовавших актов или изменением прежней позиции судебной практики. Принятое в соответствии с решением Конституционного Суда аналогичное российское регулирование таким же образом обусловливает возобновление дела в целях исправления судебного акта и может использоваться как действенный процессуальный механизм правовосстановления.


Осуществляя правосудие, любой суд — согласно позиции Конституционного Суда — не может быть ограничен в полноте своих полномочий ни в ходе установления фактов, ни в поиске применимого права и обращается не только и не столько к конкретному закону или подзаконному акту. Между тем Конституция Российской Федерации формулирует общие принципы права в качестве объективно действующего права. При этом и на Конституционный Суд возлагается обязанность использовать для проверки правового характера разноотраслевого законодательства одни и те же конституционно-правовые критерии и механизмы. Тем самым укрепляется осознание их как объективного права и обеспечивается конституционный уровень для восстановления правового состояния отраслевого законодательства. Об этом много писали в том числе судьи Конституционного Суда, а журнал «Конституционное правосудие» имел до последнего времени даже одноимённую рубрику — «конституциализация отраслевого законодательства». Она невозможна иначе, кроме как на основе единообразного понимания конституционных норм и универсального значения отражённых в них общих и общепризнанных принципов права, что обеспечивается судебным конституционным контролем.
Данный единообразный подход должен сохраняться. В аргументации многих конституционных жалоб разного отраслевого характера используется кантовский императив: «Права одного заканчиваются там, где начинаются права другого» (часть 3 статьи 17 Конституции). Часть 1 статьи 17 Конституции, подтверждает, что права человека обеспечиваются согласно общим принципам права, то есть по общепризнанному правовому стандарту, которым (согласно этой же норме) обусловлена и их конституционная защита. То же закрепляет и положение части 1 статьи 55, причём с учётом перспективы расширения общепризнанных прав и свобод.
Характерное требование о недискриминации универсально для всего отраслевого законодательства. В затронутых в дискуссии вопросах о принудительной психиатрии недискриминация по всем признакам, в том числе по признакам психической болезни, является самым главным пунктом. И так в каждом отраслевом регулировании. При этом главный акцент — в доктрине и в юриспруденции Конституционного Суда — делается на том, что дискриминация исключена по любому (наряду с перечисляемыми) иному основанию, что их перечень в любом отраслевом законодательстве (как и в Конституции) объективно не может быть дан исчерпывающим образом.

Особый предмет в системе конституционной защиты — деятельность суда как юрисдикционного органа и её гарантированность для участников судопроизводства. То, что урегулировано на этот счёт Конституцией, даёт очень многое. К неограничиваемым правам относятся все процессуальные права участников судопроизводства, защищающих в суде свои интересы, — эти права нельзя отменить, умалить и нормативно ограничить. Такие (юстициарные) права в системе судопроизводства гарантируются неизменяемыми положениями Конституции, законом и, конечно, судом, а «суд знает право» и обязан его публично обеспечивать в правосудии на основе конституционных принципов. Неограничиваемость предусмотренных в судопроизводственных процедурах (согласно главе второй Конституции) прав граждан, через которые реализуются также принципы правосудия, фактически служит сохранности, неизменяемости самой парадигмы правосудия. В решениях Конституционного Суда это также многократно подтверждено. Во всяком случае, Конституционным Судом сделано много значимого для конституционного развития российской правовой и судебной системы.


Безусловно, существует немало серьёзных оснований подвергать критике действующие судебные юрисдикции за их конкретные позиции. Прежде всего, в связи с тем, что реально и на законодательном уровне не обеспечена независимость судов и судей, а это главный критерий в автономном толковании сущности института суда. Конституционный Суд в текстах своих решениях защищает такое автономное понятие суда и подтверждает, что судебную власть и её полномочия никто не может ограничивать по содержанию. Полнота судебной власти защищается Конституционным Судом не только как необходимая предпосылка осуществления правосудия по конкретным делам, но и в качестве доктринальной основы оценки реальной значимости судебной власти. При этом подразумевается, что ничто не может быть изъято из сферы и предмета судейской компетенции. Однако «изъятие» происходит, например, при анализе обоснованности принудительного лечения или оценке дистанционного электронного голосования. Можно найти во многих областях, небезразличных в социально-политическом смысле, усекновение судебной компетенции вопреки необходимой полноте проверки. Между тем относимая к ситуации правовая аксиома заключается в том, что суды не могут быть лишены доступа к исследованию любых фактов и любых нормативных регуляторов. Есть решения по конституционным жалобам граждан, подтверждающие, что, когда суд рассматривает дела, для него не может быть закрыт доступ к государственной тайне — государственная тайна охраняется, но не от суда. Или, например, Конституционный Суд признал недопустимым считать организационные трудности в системе исполнительной власти возможным основанием для ограничения конституционных прав. Обязательная сила правовой позиции Конституционного Суда даёт основание использовать в будущем многие из них в соответствующих ситуациях исходя из существующего институционального и компетенционного оформления конституционной юрисдикции.


Конституционный Суд утверждает во многих решениях по конкретным делам, что конституционные нормы о возмещении ущерба, причинённого злоупотреблением властью и преступлениями, не обеспечены, даже когда ущерб установлен судебными актами. И именно Конституционный Суд подтвердил, опираясь только на Конституцию, при отсутствии каких-либо нормативных текстов на этот счёт, что предусмотренное соответствующим законом право на возмещение ущерба, причинённого политическими репрессиями, не может произвольно ограничиваться и принадлежит не только тем, кто был подвергнут репрессивным мерам, но и их детям. Юристы-практики утверждали, что для этого нет оснований — дети же не подвергаются мерам штрафной ответственности, предусмотренным административным или уголовным законом. Но очень тяжкий ущерб, причинённый «злоупотреблением властью», им пришлось испытать на себе. Нормы Закона о реабилитации жертв политических репрессий и возмещении причинённого ими ущерба действуют также в части возмещения детям, а конституционное правосудие и в других актуальных решениях охраняет механизмы восстановления в правах от предпринимаемых законодателем попыток ограничить применение данного конституционного права.

Известны дела, где Конституционный Суд утвердил необходимые новации исходя из конституционного права на юридическую помощь адвоката в уголовно-процессуальной сфере регулирования: было принято решение, носящее в обиходе название «защитник для свидетеля». Теперь является нормой, что ни один человек не может быть лишён права прийти на допрос в качестве свидетеля со своим защитником. И это уже наработанный инструментарий права.
Есть нормы, которые Конституционный Суд фактически создал даже в области материально-правового регулирования. Например, в гражданском праве благодаря его толкованию скорректированы нормы о признании судом обязательной наследственной доли, которая по закону предназначалась определённым лицам вопреки воле наследодателя. Такие правила должны были отвечать понятному социальному предназначению — не лишить источников существования материально не защищённых лиц (иждивенцев и наследников по закону), если им не предназначена доля в наследстве по завещанию (чтобы не плодить материальное неблагополучие). Но формальные критерии относили к такой категории пенсионеров с хорошим достатком вопреки завещанию, которое было составлено в пользу действительно неимущего, не являющегося наследником по закону. Решение Конституционного Суда способствовало расширению ответственности судов в сфере оценки реального материального положения как претендента на обязательную долю, так и наследника по завещанию, на основании которой обязательная доля могла быть уменьшена или не признана, то есть вопрос решался в пользу менее материально обеспеченного наследника по завещанию. Изменения были внесены и в норму Гражданского кодекса, что соответствовало конституционным гарантиями права собственности.

Позиции Конституционного Суда привели к конституциализации норм трудового законодательства, в частности, регулирующего возмещение вреда, причинённого нарушением прав работника работодателем. Конституционному Суду принадлежит тезис, что потерпевший от действий работодателя работник имеет право на полное возмещение, а не на ограниченное, как, например, было, когда в связи с вынужденным прогулом работнику полагалась компенсация не более чем за один год, хотя судебное рассмотрение дела часто продолжалось намного дольше. Согласно же позиции Конституционного Суда, компенсация не могла зависеть от судебной волокиты со стороны юрисдикционных органов.


На фоне приведённой практики конституционного правосудия надо подчеркнуть, что её последствия предопределяются обязательностью решений Конституционного Суда не только для других правоприменителей, включая ординарные суды, но и для законодателя. Обязательность решений Конституционного Суда претерпела весьма существенное положительное развитие. Сергей Анатольевич Пашин, автор первого проекта закона о Конституционном Суде, не даст отклониться от истины: тогда даже нельзя было предложить законодателю норму о том, что суд может противопоставить законную силу своего решения воле законодателя. И поэтому Сергею Анатольевичу пришлось изобрести нечто гениальное, придумать понятие «обыкновение судебной практики», которое Конституционный Суд проверял, чтобы не оценить закон, а только сказать, что этот закон, принятый демократически избранным законодателем, применяется судебными органами иначе. Таким образом, критика вроде бы обращалась не к закону, а только к обыкновению сложившейся на его основе практики. У конституционного правосудия не было права аннулировать нормативное регулирование, принятое в парламентской процедуре.
Но и с закреплением, согласно Конституции 1993 года, правомочия лишать неконституционный закон юридической силы никуда не исчезла обязанность Конституционного Суда выявлять смысл, придаваемый нормам правоприменительной судебной практикой, то есть оценивать и её, наряду с выявлением значения нормы в системе действующего правового регулирования. Для того чтобы аннулировать юридическую силу закона, Конституционный Суд должен оценить его по всем критериям, предусмотренным для проверки. Именно это расширяет сферу обязательной юридической силы актов конституционного правосудия в сравнении с судебными актами других судов, имеющими силу закона в рамках решения конкретного спора, для восстановления прав его участников.

В чём же правовая основа обязательной силы решений Конституционного Суда, приближающей значение его актов к нормативным, обеспечивающая ему роль негативного законодателя, уполномоченного лишать неконституционный закон юридической силы — по его действию во времени — и на будущее, и на прошлое, а также в отношении не только заявителей в Конституционном Суде, но и более широкого круга лиц?
В доктрине существуют разные позиции по данному вопросу. Так, кто-то считает, что решения Конституционного Суда носят прецедентный характер. Есть позиция, что признание нормы не соответствующей Конституции — это установленный Конституционным Судом юридический факт, который никем не может быть опровергнут, и даже законодатель не может преодолеть юридическую силу признания нормы неконституционной. И поэтому данный факт рождает обязательные последствия для всех и может быть основанием для пересмотра базирующихся на этом акте прежних решений — так проявляется преюдициальное значение признанной неконституционности нормы.

История конституционного правосудия явно демонстрирует расширение правовой основы обязательной силы решений суда и их правовых последствий. Обыкновение судебной практики сохранено в формуле, утверждающей, что норма в смысле, придаваемом ей практикой, не соответствует существу регулирования, и предлагающей иной конституционный смысл, в котором следует применять норму. Конституционный Суд вправе предопределить в такой ситуации пересмотр основанных на лишённом юридической силы регулировании судебных актов и даже указать механизмы компенсации в связи с ошибочностью прежних правил.
Эти возможности позволяют безусловно утверждать обязательную силу решений Конституционного Суда в разных аспектах как для законодателя, так и для правоприменительной практики. Но я бы сказала, что этим ещё раз подтверждается выполнение конституционным правосудием в том числе и правотворческой функции. Потому что две интерпретации одной и той же нормы не планировались ранее и появляются в связи с принятием решения Конституционным Судом. Выбор из смысловых вариантов конституционно адекватного представляет собой результат того самого поиска Конституционным Судом применимого права, который связан с выявлением постулатов объективного права.

Можно рассматривать диффузный конституционный контроль в правовых системах как более эффективный, так как в такой его организации обязанность выявления конституционных смыслов и неконституционных регуляторов, которые должны устраняться, лежит не на одном исполнителе, в отличие от многих стран статутного права, для которых характерен централизованный судебный конституционный контроль. Но это путь наиболее лёгкий именно для судебных систем, не связанных с прецедентной практикой, потому что вне такой практики транслировать судам единые конституционные смыслы через ординарные судебные решения по конкретным делам крайне проблематично.

Показательно, что российские суды при наличии полномочий отложить в сторону неконституционную норму и обосновать своё решение по конкретному спору нормами Конституции или иного более высокого акта, чем тот, который был применён, к этому не прибегают. Очевидно, что без централизованного судебного конституционного контроля механизм конституционного правосудия был бы нереализуем.

Нельзя не подчеркнуть, что конституционное правосудие сыграло большую роль не только в конституциализации законодательства, но и в вопросах интегративного развития теории и практики конституционализма. Конвергенция — на уровне взаимовлияния в разработке процедур и способов институциализации конституционного правосудия, правовых позиций по делам — является эффективной независимо от того, как устроено это правосудие, централизованно или не централизованно, то есть без образования одного особого органа.

Это относится и к признанию обязательной силы, и к правовым последствиям судебных решений. В российском конституционном правосудии оказывается полезным опыт прецедентного права, потому что он расширяет анализ фактов, из которых делается вывод о конституционном смысле нормы. Правовые последствия преюдициального характера решений для последующего их применения при пересмотре ординарных судебных актов уже были названы. И даже общие черты правового значения актов конституционного правосудия и нормативного регулирования тоже проявляются как один из элементов теоретической конвергенции, которая создаёт более широкую сущностную базу для понимания роли и правового характера решений органа конституционного правосудия. Да, он является и правотворцем. А разве нет? Я скажу больше, правотворцем не может не быть каждый суд, потому что в каждом конкретном деле существуют разные позиции участников процесса, но главное, что в каждом конкретном деле всегда работает сформулированная молодым Карлом Марксом триада, определяющая содержание и логику правосудия, — «закон всеобщ, случай единичен, суждение проблематично». Суждение — это и есть функция суда, который из закона или других внешних регуляторов, в конечном счёте из объективного права, должен извлечь адекватное правовое решение для своего случая. А каждый конкретный случай, добавляет красок в эту ситуацию, обнаруживая нюансы тех правоотношений, которые должны учитываться в регулировании и правоприменении.

И с этой точки зрения, представляется, что благодаря органам конституционного правосудия, когда они отделены от других судебных структур, которые могли бы осуществлять диффузный конституционный контроль, возможно наиболее простое восстановление действия институтов и функций Конституции, исходя из содержания и статуса её неизменяемых положений. В частности, благодаря тому, что в двух первых главах Конституции, в статьях 16 и 64, утверждается, что ничто в тексте остальных глав не может противоречить первым двум. Таким образом, закреплён простой и ясный алгоритм очищения от искажений, но нужно только осознавать, что этот алгоритм конституционно запускается путём осуществления судебного конституционного контроля, к полномочиям которого отнесено также утверждение (в процедуре толкования Конституции) приоритета применения (действия) предписаний из неизменяемых глав Конституции. Законодатель вправе отменить любые поправки, но к этому, что важно, он может быть побуждаем юрисдикционной властью.